Бестселлеры сентября

Вадим Денисенко. Кілька історій про кохання. — Л.: Апріорі, 2012

"Эта книга, наверное, одно из самых смешных произведений, которые приходилось читать в последние годы. В нашей литературе давно не было юмора такого уровня", — пишет литературовед Ярина Цымбал в аннотации к новой художественной книге журналиста Вадима Денисенко "Кілька історій про кохання".

Мнение критика, вынесенное на обложку книги, может дезориентировать читателя. Потому что рассказы Денисенко — не юморески и не анекдоты. Вернее, это анекдоты, но в старинном значении этого слова — занимательные и не всегда смешные истории о людях. Причем в данном случае совершенно не важно, действительно ли все поведанное Денисенко является частью жизненного опыта автора и являются ли герои его рассказов реальными людьми. Собственно, и сами рассказанные им истории не назовешь необычайными. Скорее наоборот, это вереница самых заурядных житейских перипетий: встречи и расставания, разговоры и отдельные брошенные фразы; быт, алкоголь, секс и прочие, как их называет автор, банальные вещи. Но в том и особенность "банальных" событий — в какой-то момент они приобретают особую ауру, становятся значимыми, концентрируют в себе всю радость и горечь жизни, все грани человеческой мудрости и глупости. Именно благодаря им порой приходит понимание чего-то важного, серьезного и вечного. Для любого писателя это скользкое место — велик риск удариться в сентиментальность. Денисенко ловко избегает этого, пряча мысли и переживания за ширмой насмешливости и ироничности повествования. Его книга — пример специфической мужской исповеди в литературе: чуткий читатель все поймет, досужий посмеется, и бог с ним.

Пітер Кері. Папуга та Олів’є в Америці. – Х.: Фоліо, 2012

В романе Питера Кэрри "Папуга та Олів’є в Америці" не идет речь ни об орнитологии, ни о кулинарии. Слугу Джона "Попугая" Леррита отправляют с его господином Оливье де Гармоном за океан, чтобы он заботился о слишком субтильном хозяине, пока тот будет посещать тамошние тюрьмы и писать доклад "Об исправительной системе в Соединенных Штатах и ее приложении во Франции". На дворе — начало ХIХ века: галльская земля уже пережила якобинскую диктатуру, термидорианский режим, императорство Наполеона, возвращение Бурбонов, возобновление прав аристократии. К знатному роду принадлежит и семья де Гармонов, но в отличие от своих промонархично настроенных родственников Оливье — сторонник демократии, и чем глубже он познает американский образ жизни, тем больше он ему нравится. Зато у "Попугая" Леритта, британца, который достаточно долго прожил на Зеленом континенте, принципиально другой взгляд и на французов, и на вельмож, и на власть народа.

Текст Кэрри напоминает качели. Если графа-романтика уж слишком заносит, сразу включается голос насмешливого плебея, и один и тот же эпизод мы видим с противоположных ракурсов. Юмора книге придает также свободное обращение австралийского писателя с историческим материалом: карета у него мчит не иначе, как с реактивной скоростью, а королевская свита по-современному называется командой. В 2010 году жюри Буккера достойно оценило этот юмор: роман добрался до финала, хотя самую престижную англоязычную премию уже дважды лауреат Кэрри за него и не получил.

Алекс Росс. Дальше — шум. — М.: Corpus, 2012

Несколько лет назад книга "Дальше — шум" Алекса Росса наделала много шума, став сенсацией среди американских бестселлеров раздела non-fiction. Своим опусом критик "Нью-Йорк Таймс" и "Нью-Йоркер" заинтересовал и завсегдатаев "Метрополитенопера", и симпатиков Джона Кейджа, и посетителей "Варшавской осени". А все потому, что к истории академической музыки ХХ века он подошел нестандартно. С одной стороны, Росс с удовольствием погружается в терминологию. "На вершине сияет си-бемоль всего лишь в тритоне от начальной ми", — это о Третьей симфонии Витольда Лютославского, и надо иметь, по крайней мере, музыкальную семилетку за плечами, чтобы понять этот пассаж и глубину дальнейших авторских рассуждений. С другой, — он привлекает к тексту жареные факты и сплетни — вы удивитесь, узнав, сколько в рядах композиторов, исполнителей и дирижеров граждан нетрадиционной сексуальной ориентации и душевно неуравновешенных лиц.   

К чести Росса следует отметить, что фривольность изложения не заслоняет главной мысли: в начале прошлого века "классика" и "попса" подружились, в середине века пережили медовый месяц и сейчас их брак продолжается, укрепляясь с каждым годом. Поэтому не стоит удивляться, что в опере Шнитке "История доктора Иоганна Фауста" герой отправляется в ад под звуки сатанинского танго, что на Бьорк повлияли электронные пьесы Штокгаузена и минимализм Пярта, что The Velvet Undergound преодолел разрыв между роком и классическим авангардом. Что, в конце концов, нынешние молодые инструменталисты тоже люди — и в свободное время слушают Radiohead и Sonic Youth. Со всеми последствиями, которые из этого вытекают.

Дельфін де Віган. Підземні години. — К.: Нора-Друк, 2012

Муж Матильды погиб в авиакатастрофе, она сама воспитывает троих сыновей, делает карьеру в крупной компании и ежедневно ездит на метро. Врач "скорой" Тибо наконец нашел в себе силы разорвать бесперспективные отношения с Лили, он много работает, размышляет о своем прошлом и будущем и в метро попадает только тогда, когда его вызывают к человеку, которому там стало плохо. Однажды, как и случается в романе, пути двух одиноких парижан пересекаются, но автор книги Дельфин де Виган вместо того, чтобы в ритме вальса закрутить любовную историю, поступает с точностью до наоборот, превращая "Підземні години" чуть ли не в социальную драму.

В силу профессии Тибо встречается с десятками пациентов — по большей части они спесивы, взбешены, напуганы и способны довести до бешенства даже святого. И все же венчает галерею неприятных типов не тот, что бросает доброму доктору несколько евро под ноги — дескать, возьми, халдей, и катись отсюда, а начальник Матильды Жак, который как будто позаимствовал все лучшие черты своего характера у Тартюфа и Яго. Для подчиненной, которая отважилась не согласиться с его мнением, он придумывает разнообразнейшие психологические пытки, причем настолько изощренные, что и пожаловаться вроде не на что. Акула среди офисного планктона, этот персонаж в конце концов превращается в фигуру символическую и, похоже, название романа намекает не только на проведенные в вагонах городской подземки часы, но и на рабочее время рядом с коллегами-минотаврами.

Ернесто Сабато. Будьмо самими собою. — Л.: Кальварія, 2012

Дух беспокойства — второе имя Эрнесто Сабато. До середины 1940-х годов, когда этот аргентинский физик решил навсегда оставить науку и посвятить себя творчеству, он как генеральный секретарь Юношеской коммунистической федерации посетил Москву. В ранге стипендиата лаборатории Кюри побывал в Париже. Чтобы продолжить исследовательскую деятельность в Массачусетском технологическом институте, переехал в США.

Первый роман Сабато вышел после Второй мировой войны, но по-настоящему известным писатель стал благодаря многочисленным эссе, для создания которых у него были все данные — эрудиция, остроумие и желание высказываться не только на художественные темы. Сборник "Будьмо самими собою" демонстрирует, как благодаря этому можно связать разные формы культуры от Перикла до Роб-Грийе и Феллини с гримасами геополитики. О чем бы ни заводил речь Сабато — о живописи Сезанна, нацистах, которые беспрепятственно скрываются в его стране; о печальной мысли, которую танцуют (танго); поэтах и их видениях, — везде он находит на жителях "окраин" отпечатки Империи. И не имеет значения, какие это окраины — Буча по сравнению с Киевом, Словакия по сравнению с Британией или Южная Америка по сравнению с Европой. Безусловно, постколониальные инвективы Сабато лишь подчеркивают правильность сугубо художественных наблюдений: "С точки зрения техники письма Джон Дос Пассос намного интереснее и находчивее Франца Кафки. Ну и что? Это всего лишь еще раз доказывает, что стиль является способом мировосприятия, а не просто собранием замысловатых фигур речи". В определенной мере это относится и к самому автору книги.