Кто первым крикнет «не верю!»

Все так и было

Экономический кризис, общая обстановка в стране безусловно приведут и к сокращению посещений кинотеатров, и к уменьшению количества проданных книг. Но отнюдь не это станет главным итогом 2014 года. Гораздо важнее то, как меняются сами зрители (читатели, слушатели) — новый опыт (войны, лишений, самопожертвования, ненависти и предательства, прилива патриотических чувств) заставляет их иначе пропускать через себя продукты массовой культуры.

Проще говоря, при просмотре очередной батальной картины в зрительном зале могут прозвучать вполне искренние возгласы: "Не верю! На фронте все не так!". Причем не столь важно, какой именно исторический период мы видим на экране. Война — она всегда одинаковая: грязь, кровь, злость, подвиг и ни одного однозначного персонажа. Слишком много потенциальных зрителей не понаслышке знают, как выглядит фронт, чем пахнут окопы и о чем на самом деле говорят между собой солдаты после артобстрела и перед атакой. Вряд ли они простят режиссеру и актерам неискренность — они ее просто почувствуют.

В этом плане может быть показательным фильм "Ярость", повествующий о судьбе танкового экипажа на Западном фронте в апреле 45‑го — один из последних знаковых блокбастеров уходящего года. Судя по отзывам в украинской блого­сфере, фильм тепло принят зрителем именно из-за сурового (а подчас и жестокого), а значит реалистичного отображения военных будней.

Еще один спорный вопрос: в какой мере украинский зритель будет готов воспринимать картины, в основе которых — фантазия авторов. К примеру, "Хоббит" и очередные "Трансформеры" — вызовут ли они отторжение (к чему нам эти надуманные сюжеты, когда война "добра со злом" происходит на наших глазах) или, наоборот, станут отдушиной, способом отвлечься от реальности.

Актуальная боль

Говоря же о главных украинских кинособытиях года, следует признать, что секрет популярности "Поводыря" — в его стопроцентном попадании в яблочко общественных настроений. Оставим в стороне вопрос о художественных достоинствах и недостатках картины — важнее оказалось то, что "Поводырь" — фильм о национальной трагедии, и именно этот момент стал ключевым в отношении зрителей к картине.

Дело в том, что события 2014‑го тоже воспринимаются как национальная трагедия. Соответственно объяснимо стремление части общества найти подходящие параллели в украинской истории — хотя бы ради того, чтобы убедиться: бывало и хуже, но нация выжила.

Сопричастность к таинству "рождения нации" (а этот процесс действительно происходит на наших глазах) вызывает неподдельный интерес к украинской истории. По большому счету, выйди приснопамятная "Молитва о гетмане Мазепе" на экраны в нынешнем году, она бы тоже была обречена на популярность.

И уже не важно, насколько "Поводырь" удачен в художественном плане — важнее заданный картиной нарратив. Жанр исторической трагедии сейчас более чем востребован. Он дает ответы на многие вопросы (о врагах, о предназначении… о много чем еще), он пишет заново саму историю.

На этом фоне история с "Племенем" особенно показательна. Фильм тяжелый, во многом безжалостный — не только по сюжету, но и по отношению к зрителю. Фильм о "других" (в данном случае — глухих), и в то же время — безжалостное зеркало украинской обыденности.

"Племя", если сравнивать с "Поводырем", "не прошло" ни для "оскаровского комитета", ни для широкой публики. И есть догадка — почему: "другие" — вот они, рядом, "в отдельных районах Донецкой и Луганской областей". Видимо, и глухих понять легче, чем все еще сограждан из самопровозглашенных республик. "Племя" тем и неудобно, что не просто показывает изнанку жизни, а требует усилий для понимания. А в Украине с этим сложно, параллели напрашиваются сами собой, инстинкты подсказывают, что в отношении с "племенем" нужно вести себя как "стая", "свора" — иначе проиграешь, но сознание противится. Убийства в ретроспективе национальной трагедии выглядят куда более привлекательно, чем просто "жесть" со всем сопутствующим биологизмом и без всяких оправданий.