Домой!

Почти водевильная история с Жераром Депардье, с которой начался 2013 год, может оказаться символической прелюдией к принципиальному изменению места России на мировом рынке капитала. Мы не можем знать точно, что имели в виду авторы этого сюжета с российской стороны, но трактовать это можно так: Россия не то место, откуда бегут деньги; низкие личные налоги, толерантный политический режим, огромные возможности для инвестирования — что еще нужно богатым свободолюбивым наглецам, агрессивным инвесторам и амбициозным предпринимателям? Можно спорить о том, нужен ли нам этот конкретный французский толстяк, но с тем, что в жесте ("Добро пожаловать в Россию!") есть вызов привычному образу враждебной свободному капиталу, мрачной, насквозь государственнической страны, не поспоришь.

Переместимся от Депардье к американскому политологу Чарльзу Тилли. Анализируя историю становления демократических государств Запада, он предложил модель, в которой последовательное усиление государства как нации проходит в двух координатах и, соответственно, с использованием двух ресурсов власти: власти собственно государственной машины, по Тилли, "ресурса принуждения", и власти капитала, который Тилли иногда заменяет "ресурсом демократии". Здесь это важно отметить: в западной трактовке "капитал" и "демократия" часто жестко связаны. Вряд ли с этим можно полностью согласиться, есть много современных примеров энергичного капиталистического развития, когда страны остаются весьма далекими от западного понимания демократии. Тем не менее следует сказать, что истинная демократия может иметь место лишь тогда, когда она основана не на пустой болтовне и не на оружии, а на накопленном ресурсе капитала, который позволяет осмысленно сопротивляться машине государственного принуждения, не теряя при этом возможностей стратегического развития страны как нации. То есть в этой трактовке капитал и демократия — это не антагонисты государства-нации, а элементы, замещающие тотальную власть для осуществления целей развития.

Мы как-то раз уже рассматривали движение России в подобных координатах (тогда это были координаты "дееспособность государства — эффективность демократии"), но 2012 год позволяет нам скорректировать выводы и ожидания. Рассмотрим график. На вертикальной оси координат мы обозначили уровень государства-принуждения, на горизонтальном — уровень силы капитала. Начальная точка — 1985 год. СССР — государство без капитала с хорошо отлаженной, но уже не злобной машиной принуждения. С началом реформ Горбачева в 1988 году страна делает маленький шажок в сторону капитала (разрешена частная собственность, кооперативы и т. д.), автоматически слегка снижая уровень государственности. Однако действуй власть так осторожно, выверяя каждый шаг, мы бы сегодня, скорее всего, жили в государстве китайского типа. Систему сломали либерализация цен и почти обнуление государственного бюджета, стимулированные развалом и самого СССР, и, соответственно, всех хозяйственных связей союзных республик, что привело к катастрофическому падению силы государства-принуждения. Россия вступила в первую фазу буржуазной революции. Далее на протяжении почти десяти лет шло последовательное увеличение силы капитала. Со всей очевидностью капитал стал главной силой развития, что с особой ясностью подтвердили выборы 1996 года.

Однако кризис 1998-го и, еще более явно, террористические атаки на территории России показали недостаточность ресурса капитала для сохранения и развития нации. Приход к власти Владимира Путина ознаменовал начало нового периода развития страны — последовательного и масштабного усиления роли государства. До 2003 года это усиление проходило фактически без снижения роли капитала. Наоборот, наведение порядка с бюджетом и общее укрепление и стабилизация политического режима способствовали одновременному росту силы и государства, и капитала, о чем свидетельствовали начавшийся в 2002 году экономический подъем и рост капитализации крупнейших компаний. Однако с 2004 года мы должны зафиксировать отступление капитала по всем фронтам: в экономической части были явно усилены позиции государственных компаний, на них возложены большие надежды по развитию страны, в политическом плане "рука Кремля" активно выстраивала политические институты по своему плану и вкусу.

В первый год президентства Дмитрия Медведева под влиянием серьезных внешних обстоятельств — войны в Южной Осетии и экономического кризиса — государство еще некоторое время вынужденно демонстрировало силу своего влияния. Однако ресурс усиления уже был исчерпан: как только кризис был в целом преодолен, началась реализация сценария демократизации страны. Впрочем, здесь существенного движения не было. Медведев не опирался на капитал, скорее он опирался на тень капитала в лице достаточно радикальной оппозиции. По-видимому, медведевской команде казалось, что именно работа с радикальной оппозицией может означать реальную демократизацию режима. Однако такая работа лишь раскачивала ситуацию, но никак не способствовала концентрации ресурсов у свободолюбивых граждан: никаких шагов по расширению возможностей роста капитала и участия капитала в политике сделано не было. В результате по факту Кремль стимулировал активность оппозиции, подкармливаемой исключительно внешними ресурсами, а потому, естественно, мало заботящейся о развитии российского государства-нации. Впрочем, для нас в данный момент важнее не частные характеристики этого процесса, а масштаб: несмотря на большой информационный шум, в историческом масштабе события 2008–2011 годов мало что изменили. На нашем графике произошла лишь легкая коррекция: государство слегка утратило свою силу, а демократия еще в меньшей степени отыграла позиции.

Однако и 2012 год был не более чем годом коррекции. После событий на майской Болотной силы принуждения лишь компенсировали свои потери, законодательно остановив избыточные вольности оппозиции. От Путина ждали большего. Казалось, его возвращение должно автоматически вернуть и тренд на усиление государства. Но этого не происходит, и кажется, что никто и не собирается этого делать. Почему?

Наша гипотеза состоит в том, что государство при нынешнем экономико-политическом устройстве достигло пика своей дееспособности. И в Кремле это заметно даже лучше, чем на улице. Были начаты и в некоторых случаях закончены довольно мощные государственные проекты вроде саммита АТЭС. Этот проект принес региону определенную пользу, но всем понятно, что настоящего импульса его развитию не дал. Об этом недавно заявляли и сами власти региона: дескать, собраны определенные хозяйственные мощности и надо бы, пока они там, что-то строить-делать. Но что? Где проекты?

Мы можем гордиться тем, что в этом году впервые остановилось сокращение населения страны, и в этом свою роль сыграла и государственная инициатива — материнский капитал, — но всем очевидно, что тренд неустойчив.

Государство, имеющее давно и устойчиво профицитный бюджет, не может решиться на масштабное строительство дорог: то ли некому строить, то ли некому требовать.

Много и долго говорили о проблемах избыточного силового прессинга на бизнес. Назначили омбудсменом Бориса Титова, однако дали ему так мало средств и полномочий, что он мало что пока может сделать.

Рассуждая очень "вообще", государство сегодня достигло уровня дееспособности позднего СССР — примерно 1980 года, примерно такой же. Уровень благосостояния страны в среднем тоже сравнялся с позднесоветским — больше автомобилей и компьютеров, зато менее доступны образование и медицина. Однако возможности двигаться дальше по вертикали нет. Повышать уровень богатства нации, усиливая степень принуждения, больше нельзя. Нельзя вообще развивать нацию. Чтобы добиться роста и богатства, и политической устойчивости, и диапазона возможностей, надо двигаться только по горизонтали, усиливая влиятельность капитала, демократии, а за ними и силу государства. Возможно, именно поэтому Запад, где государство исторически активно и на добровольных началах вовлекало в свое развитие капитал, смог построить более привлекательные для жизни и развития государства-нации. И наш выбор сегодня, исходя просто из исторических перспектив, будет сделан в эту сторону.

Однако демократизация — это не свобода гулять по площадям. И даже не свобода требовать от федерального центра делиться налогами. Демократизация предполагает появление субъектов, имеющих возможность самостоятельно, без прямой помощи государства, реализовывать стратегические цели. Именно тогда, когда появятся такие субъекты, начнется новый цикл роста дееспособности государства.

Мы видим три ключевые линии интенсивного формирования следующих субъектов:

— создание условий для возвращения капиталов и "патриотизации" капиталов;

— появление на муниципальных и региональных уровнях людей и институтов, решающих свои задачи своими силами;

— формулирование реальных политических развилок в сознании нации и формирование на их основе деятельных и идеологичных политических партий и блоков.

ВОЗВРАТ КАПИТАЛОВ

В нашем интеллектуальном пространстве принято рассуждать о демократии как о прямом народовластии (видимо, сказывается советское прошлое). Однако для нас важнее другая социальная база демократии — сформированные элиты. Причем элиты, обладающие набором признаков: достаточно независимые от государственной бюрократии, то есть обладающие капиталом, достаточным для осуществления стратегических проектов; связывающие свою судьбу с судьбой страны, полагающие, что она является источником силы не только для них лично, но и для их потомков; конкурирующие друг с другом. Собственно, конкуренция элит за осуществление стратегий страны и вовлечение ими разных социальных слоев в свои стратегии, кажется, и есть то, что именуется эффективной демократией.

Россия, расставшись с коммунистическим прошлым, нашла себя без элит. Собственно, и рухнувшая царская Россия тоже нашла себя без элит. В нашей истории не было периода, когда могла бы сформироваться настоящая элита. По сути, последние двадцать лет после распада СССР, на фоне активной приватизации и развития института собственности, стали первым периодом в истории России, когда у нас появилась возможность обрести элиту.

Сегодня наступает важный момент. Французский историк Фернан Бродель на основании анализа большого числа стран утверждал, что любой страной мира правит примерно 200 семей. Мы не сможем назвать все 200 фамилий, но понимаем, что за четверть века у нас уже сформировалась группа семей примерно такого масштаба, контролирующих достаточно большие куски собственности. Иногда это частная собственность, иногда это участие в контроле за пока еще государственной собственностью. Важно и то обстоятельство, что сегодня уже наступает период наследования этой собственности — дети подросли. И именно в этот момент принципиально важен вопрос: эта собственность и семья, ее контролирующая, российские или нет? Собираются эти люди в дальнейшем развивать и преумножать свои активы, преумножая активы России, или они настроены на распыление активов по миру либо на тривиальную эксплуатацию скудеющего наследия СССР?

Кремль, в лице прежде всего Владимира Путина, в течение всего года последовательно усиливает тему возврата капиталов, активно навязывая две линии — запрет на владение имуществом и счетами за рубежом для высшего чиновничества и деофшоризацию экономики. Обе темы встречаются в штыки не только чиновничеством, но и аналитическим сообществом. Логика бывает разная: запрет на владение имуществом и счетами за рубежом не позволит использовать на государственной службе самых эффективных людей страны; это никак не повлияет на коррупцию — дескать, получается, что воровать можно, и только держать за границей нельзя; офшоры — необходимый элемент деятельности современной компании, и любое грубое вмешательство будет снижать ее эффективность; ну и, как правило, важнейший тезис — это будет мешать ее международным операциям, часто по продаже активов иностранным владельцам. Все эти аргументы фиксируют как раз то, что противники этой линии ни на йоту не связывают эти пока еще российские активы с будущим России, и единственная их цель — защитить свое и чужое право в любой момент пополнить богатство иных наций.

Приведем аргументы другой позиции. Самый функциональный из них — проблемы с денежной ликвидностью в стране, купирующие возможности длинных и серьезных инвестиций. Масштаб зарубежных счетов некоторых наших граждан столь заметен, что в некоторых странах Запада прессе запрещено в негативном свете отзываться об их владельцах. Думается, что возвращение этих капиталов вызовет резко негативную реакцию на Западе, но будет крайне полезно нашему денежному рынку. Продажа имущества за рубежом опустит западный рынок недвижимости, зато разогреет наш — он тоже стагнирует. То же самое можно сказать и по поводу офшоров. Естественно, компании должны иметь возможность удобного проведения международных операций, но, по нашим оценкам, среди крупных российских компаний 50% зарегистрированы в офшорах. Скорее всего, и значительные доли финансовых операций этих компаний проходят не в России, пополняя ликвидностью другие страны. Даже половинчатая деофшоризация экономики — до 25% — приведет к значимому притоку денег в страну.

Безотносительно степени развитости патриотических чувств приток капиталов в Россию никто не сможет назвать злом. Напомним две вещи. Во-первых, в этом году даже крупнейшие российские компании, осуществляя покупки новых активов, были вынуждены привлекать в больших объемах внешний капитал, некоторые же были вынуждены продавать активы внешним инвесторам, исключительно из-за долговой проблемы (см. ниже "Кто и где искал деньги в прошлом году"). Частота таких сделок указывает на то, что дефицит ликвидности уже сейчас размывает нашу собственность. Во-вторых, хочется напомнить, что подъем десятилетней давности начался в 2002–2003 годах как раз за счет мощного возврата российских денег на родину. Без этого импульса перейти от стагнации к подъему мы не сможем и в этот раз.

Нам возразят, что одновременно с привлечением иностранного капитала в наши активы мы сами покупаем активы иностранные и таким образом происходит все более глубокая интеграция нашей экономики в мировую. Да, но только это не слияние, а поглощение. В этом смысле весьма показателен пример "Роснано". Компания была создана на российские деньги для развития высоких технологий в России. Однако через несколько лет оказалось, что в России "крутых" проектов нет, и теперь "Роснано" активно инвестирует в американские технологии, оправдывая это тем, что во всех случаях речь идет о локализации этих технологий в России. Однако такая стратегия — неинвестирования в свои технологии — уже привела к тому, что Россия выпала из основных научно-технологичных трендов мира, а ведь и "Роснано", и Сколково создавались именно для того, чтобы она осталась в тренде.

На наш взгляд, масштабный возврат капиталов радикально изменит и политическую, и экономическую ситуацию в стране. Исчезнет ощущение временности всего происходящего. У капитала появится публичное право отстаивать свои интересы, что позволит не только крупному, но и среднему капиталу усилить политические позиции. В экономическом смысле это приведет к интенсивному инвестиционному подъему, к тому состоянию нации, о котором Майкл Портер писал как об одержимости инвестициями.

НАДЕЛЕНИЕ НАЛОГОВЫМ ПРАВОМ

Вторая линия формирования новых самостоятельных субъектов, как нам кажется, лежит в зоне отношений центра и регионов. Сложившаяся система распределения налогов, которая позволяла консолидировать ресурсы в центре, уже всем кажется неправильной, мешающей развитию регионов. Однако вряд ли стоит ожидать от центра, что он в ближайшее время примет какие-то кардинальные решения в пользу регионов. По крайней мере, в прошлом году этого не случилось. В частности, ближе к концу года где-то в центре появилась демократичная идея заменить НДС на налог с продаж и каким-то образом разделить его между центром и регионами. Однако идея не прожила и месяца. Премьер неожиданно резко отверг ее как невозможную. Было много и других противников, в частности, отговаривал от этой безумной затеи своих бывших коллег по правительству Алексей Кудрин.

Этот сюжет, как и сюжет с омбудсменом Титовым, как и попытки "уговорить" ЦБ поработать над снижением цены денег, показателен тем, что в рамках сложившейся системы все попытки ее исправить потерпят неудачу. Всегда находится масса причин, по которым опасно разрушать то, что работает. А суть этого сопротивления заключается в том, что система не хочет создавать себе конкурентные субъекты. Требуется некое радикальное решение, которое создаст субъекта изменений вне сложившейся системы распределения ресурсов.

Здесь важно вспомнить, что именно на местном уровне формируется значительная часть того, что определяет уровень жизни граждан: системы медицины, образования, ЖКХ — их цену и полезность граждане чувствуют каждый день на своей собственной шкуре. Надо дать им возможность в какой-то степени самим определять, какого качества будут эти услуги и в каком они нужны количестве. Сегодня, например, всерьез обсуждается возможность платности услуг дошкольных учебных заведений. Для бюджета средней семьи это большой удар. Но муниципалитеты, скорее всего, действительно не имеют денег для субсидирования арендных ставок, услуг ЖКХ и проч. Мы полагаем, что надо дать гражданам возможность решить, что они готовы скинуться и ввести специальный муниципальный налог, если хотят, чтобы эти услуги были бесплатными. В этом их решении будет и желание видеть свой город молодым, и желание заплатить за это. И для целей демократии очень важно, что, когда люди сами решают платить за что-то из собственного кармана, они чувствуют себя куда более уверенно, требуя иного распределения более масштабных налоговых поступлений. Это будет не "школа" демократии, а реальная демократия. И, кстати говоря, уже есть прецеденты, когда так ведут себя частные компании: перемещая офис и налоги в определенные города, они договариваются с администрациями о конкретных направлениях трат этих налогов.

ЗАПАДНИКИ И ПОЧВЕННИКИ: НОВАЯ ПАРТИЙНАЯ СИСТЕМА

Дееспособность российской партийной системы невелика. В ней есть какая-то наперед заданная вторичность. Партии почти всегда следуют в фарватере исполнительной власти, в лучшем случае — президентской власти, они не предлагают собственной повестки. Базовые идейные принципы смутны даже у коммунистов, давно дрейфующих от целостной идеологии своих предшественников в сторону какого-то салата из справедливости, красных галстуков, мягкого национализма и советских принципов хозяйствования. С другой стороны, недавно созданная "Гражданская платформа" Михаила Прохорова до сих пор не обозначила своего отношения к российскому бизнесу, чего тот, естественно, от этой партии ждет, ограничиваясь невинными и абстрактными заявлениями о необходимости эффективного хозяйствования и правильных институтов. Ведущая партия, "Единая Россия", едва ли не демонстративно отказывается от провозглашения своих базовых принципов, по-видимому, опасаясь потери каких-либо частей своего обширного электората. Что же говорить о десятках вновь создаваемых политических партий, стимулированных недавно принятым соответствующим законом? Нужна ли стране, обществу такая партийная система? Нужна ли она вообще, может, нам и не следует пытаться скопировать (сымитировать?) западную систему?

В Европе политические партии складывались в связи с разным пониманием того, как надо решать ключевые проблемы их стран. Происходило это в основном в XIX веке. Борьба рабочего класса за свои права, противостояние жесткому капитализму — вот главное содержание политической жизни тех времен. Отсюда — социалистические идеи. Именно рабочие, социалистические партии, часто рожденные из профсоюзов, фактически стали основой партийной системы во многих странах Европы. Непрерывная классовая борьба — основная линия западной политической жизни последних двух веков. Сейчас, конечно, наблюдается определенное вырождение — классы стерлись, эксплуатация давно предельно смягчена, поэтому и партии стали похожи друг на друга.

В России есть свой фронт политической жизни и общественной дискуссии, ему уже несколько веков. Западники и почвенники, две головы российского орла.

Можно вспомнить Грозного и Курбского, можно двинуться еще дальше, во времена Ивана III. Копировать Европу или строить свое, открывать границы для чужестранцев или охранять самобытное, искать идеалы на Западе или держаться во что бы то ни стало своей веры, не ждать от народа ничего хорошего или пытаться опереться на его ценности. Вот неполная повестка идейной борьбы двух реальных политических партий России. Принципиальной идейной проработанности эти партии достигли ко второй половине XIX века. Борьба была предельно жесткой и бескомпромиссной. Попытки примирения, например абсолютно выдающаяся "пушкинская" речь Достоевского (1880 года), призывавшая, не отказываясь от своих убеждений, поставить во главу угла интересы России, ее народа, и тем самым избежать национальной катастрофы, успехом не увенчались.

Революция 1917 года — это кульминация западничества в России. Поскольку большевистский советский проект — это, конечно, проект западнический, возможно, вершина социалистического проекта.

Любители исторических циклов обычно смакуют историю России в терминах прорыв—откат. Прорыв — открытие Европе, насильственное внедрение технических, военных и прочих достижений, откат — отказ от многих достижений, в первую очередь политических, консервация аборигенской отсталости. С таким пониманием исторических циклов России можно и поспорить. Поскольку статья не об этом, отложим спор на потом. Отметим лишь, что, по нашему мнению, циклы, скорее, заключаются в чередовании открытости (западнического прорыва) и традиции (освоении результатов прорыва в рамках своей идентичности, своего исторического опыта). Если бы страна на протяжении своей истории переживала после прорывов равномощные, но с обратным знаком откаты, она не могла бы развиваться, она не освоила бы шестую часть суши, она не достигла бы огромной степени могущества в XX веке.

Собственно, это чередование мы наблюдали в прошлом веке. Сталин выступил, несомненно, как почвенник. Он отказался от идеи мировой революции, восстановил империю, сконцентрировался на внутренних проблемах. Чтобы сделать это, он уничтожил, политически и физически, западников, осуществивших революцию 1917 года. Но он же организовал беспрецедентно быструю индустриализацию, в ходе которой, например, американскими и европейскими специалистами было построено за несколько лет более 500 заводов.

Следующая наша революция, 1991 года, — опять западнический проект. Западники непосредственно находятся у власти или идеологически контролируют власть в России последние 25 лет, начиная с горбачевской перестройки.

Однако они истощились. Достаточно сравнить масштабность реализуемых проектов в начале эпохи их доминирования, например приватизацию 1990-х, с проектами нынешними, слабыми, иногда даже имитационными, вроде реформы среднего образования. Однако в их руках по-прежнему инструменты формирования общественного мнения, "экспертные" институты, значительная часть ключевых позиций в исполнительной власти по управлению хозяйством. Они истощились, но продолжают контролировать власть. В этом и кроется причина того, что страна забуксовала.

Как сегодня можно охарактеризовать западническую и почвенническую позиции в российской политике?

Западники обращены наружу, их политический вектор — внешний. Экспансия — их главный экономический инструмент. Они стремятся встроиться в мировые экономические сети. В принципе, это неплохо и важно. Нынешняя слабость России — экономическая, технологическая, идейная — требует компенсирующих факторов, их предлагается искать на Западе. Однако есть опасность: мировые сети могут высосать оставшиеся у России силы, вместо того чтобы придать ей новых сил. Вступать в большую игру со слабыми картами на руках чрезвычайно опасно. Впрочем, возможно, некоторые западники и не считают безусловно необходимым сохранение России как самостоятельного мирового субъекта.

Вектор почвенников направлен внутрь страны. Развитие собственной территории с опорой на собственные силы. Развитие национального капитала, а не ставка на иностранный. Большая часть российского бизнеса, особенно производственного, — почвенники. Это видно, например, по той дискуссии, которая идет вокруг денежно-кредитной политики. Денежные власти, а также большинство финансистов, банкиров (западники) устраивает нынешнее положение дел в кредитной сфере; промышленники (почвенники) крайне недовольны запредельным уровнем процентных ставок по кредитам. В социальной сфере западники хотят предельно либерализовать образование и здравоохранение (фактически сделать преимущественно платными), почвенники выступают за сохранение того уровня социальных гарантий, который был достигнут в советское время.

Поскольку западничество и почвенничество — это исторический, а значит, органический, естественный фронт политической борьбы в России, его и надо институциализировать, вокруг него и надо строить политические партии. Тогда партии смогут обрести естественно присущую разным общественным и политическим группам идейную основу.

Западники будут улучшать институты и демонстрировать демократическую борьбу, тем самым делая нас похожими на Запад, а значит, как косвенный результат, увеличивать поток инвестиций оттуда. Почвенники будут содействовать развитию национального капитала, снижать процентные ставки, строить дороги и электростанции. Западники будут внедрять айпады и препятствовать избыточному закрытию рынков или созданию барьеров на пути движения капиталов. Почвенники будут тормозить западников в их стремлении слиться с сильными западного мира и быть поглощенными ими. Западники захотят по-прежнему концентрировать финансовые ресурсы в центре, желая минимизировать последствия возможных кризисов. Почвенники будут добиваться передачи денег на территории с целью их развития. Ряд можно продолжать долго.

Здесь и возникает настоящее столкновение мировоззрений, интересов, разного понимания того, как должна развиваться страна. Здесь и пишется настоящая политическая драма.

Чтобы начать переформатирование партийной системы, должна заявить о себе новая партия почвенников. Западники будут вынуждены оформиться сами, увидев серьезную опасность. Опорой этой партии почвенников должен стать национальный капитал, а также чиновничество, приближенное к земле, — на региональном и муниципальном уровне. Для оформления такой партии уже есть даже подходящий институт — Общенародный фронт. Должно же это оружие когда-нибудь по-настоящему громко выстрелить.

Читайте Comments.ua в Google News