Зуд жокея

Все закономерности здесь давно проявились нагляднейшим образом. Не было, например, случая, чтобы закона о клевете в печати возжелало общество, рядовые граждане. Нет, о нём всегда и везде хлопотали и хлопочут только сильные мира сего, только лица, склонные к правонарушениям в особо крупных, как говорится, размерах. Наиболее строгие законы о клевете в печати существуют там, где не существует печати в собственном смысле — только видимость её, эрзацы разного рода. Автору этих строк принадлежит лозунг, с которым он носился в последние годы советской власти: земля — тем, кто пашет, печатный станок — тем, кто пишет. Так вот, самые жестокие законы о клевете мы видим там, где станок принадлежит кому угодно, только не тем, кто пишет. Опыт всех времён и народов показывает, что наличие или отсутствие закона о клевете в печати не имеет никакого значения там, где властвует не сила права, а право силы. В таком государстве журналист не может защитить себя посредством закона, если на него обрушилась власть. В свою очередь, в таком государстве не может защитить себя и оклеветанный человек, если это сделано по заказу власти. Там клевета по команде есть правда, правда без команды есть клевета. У московского мэра Лужкова было хобби: подавать в суд на каждого журналиста, сказавшего что-то, что ему не по нраву. Им были поданы сотни исков (точной цифры нет под рукой). Московские суды удовлетворили их все. Но стоило ему потерять власть — и первый же его иск (к ТВ) был отвергнут. В чём же смысл закона о клевете в печати, только что принятого Верховной Радой? Практического — никакого, уж это-то понятно всякому. Тогда что и кому хотели сказать народные депутаты таким способом? Они хотели лишний раз напомнить пишущей братии, как они к ней относятся. Нехорошо относятся. Не любят они нас. Это у них природное. Особенность этой нелюбви в том, что она похожа на зуд — скажем, «зуд жокея»: хочется всё время чесать поражённое место (кто не в курсе, пусть сам догадается, какое именно). А коль так, то не будем судить их строго: живые всё-таки люди. Нам легче. Мы ведь владеем словом. Мы можем своё отношение к ним выразить той или иной фигурой речи, тем или иным литературным приёмом. А они — только скрежетом зубовным да вот таким законом.