В лесу

Из письма: «Была в Голосеевском лесу. Там — своя красота, хотя и не сравнить с Ботаническим садом. Забрела и в новый монастырь, называется Голосеевская пустынь. Можете себе представить: пустынь! Господи! Столько леса вырубили, а что поставили… Уродливая стилистика а-ля рюс, такое хуторянство! Когда-то испоганили украинскую землю синодальным стилем, а теперь — этим псевдорусским. Ужас, просто ужас».

Это страдание культурного человека, которому трудно смириться, что время, в котором он живёт, — не для таких, как он. Собственно, других времен никогда нигде и не бывало, но в культурной среде долго жила надежда, более того — глубокая и святая уверенность, что просвещённым когда-нибудь станет всё население и уж тогда-то воцарится гармония во всём. Не получается ничего такого, и уже ясно, что не получится никогда и нигде. «По-твоему всё равно не будет», — говаривала мать. Подразумевались колхозные и государственные порядки, но у неё был такой тон, что теперь понимаю: имела в виду всё. В полном соответствии с этим законом жизни Русская православная церковь Московского патриархата после социализма оказалась в руках не самых культурных и благочестивых людей, что ни для кого не стало новостью. Дурной вкус, грубость нравов, сребролюбие и агрессивность — это всё так или иначе сказывается на всём, в том числе — на зодчестве, так ужаснувшем автора письма. В данном случае утешиться можно хотя бы тем, что с течением времени архитектурное уродство становится достопримечательностью. Когда-нибудь экскурсантам будут показывать ту же Голосеевскую пустынь как знак времени, когда предпринималась попытка под видом «Русского мира» восстановить власть КГБ над шестой частью планеты. В других случаях остаётся закрыть глаза и заткнуть уши — уйти, насколько удастся, в свой мир. Ну, и благодарить Бога, если веруешь, что тебе дано различать кислое и пресное, что тебе не нужны золотые унитазы, что тебе понятны такие словосочетания, как «престижное потребление» и «товарный фетишизм». Не кичиться, а именно благодарить, ведь соблазны, таящиеся в этих понятиях, такие, что перед ними может спасовать и самое высокое образование, и отменный вкус, и тончайшая душевная организация… Джонатан Свифт, как известно, хотел не развлечь людей своей знаменитой книгой, а перевоспитать их. Каково же было его огорчение, когда он обнаружил, что и через десять лет после прочтения «Путешествия Гулливера» человечество не стало лучше. Но отсюда, если чуток подумать, следует, что и через десять лет после появления Голосеевской пустыни человечество не станет хуже. Если уж оно не стало хуже после созерцания коровьей туши с распоротым брюхом, которую такой ценитель изящного, как Пинчук, однажды приволок в Киев из Парижа и выставил на всеобщее обозрение…