Главный показатель

От лучших западных философско-исторических писаний последних двух веков исходит почти неотразимое обаяние. Это обаяние человечности, уважения к другому, иному, не похожему на тебя, будь то отдельная личность или культура, народ, страна. Такое себе спокойное, если не кроткое, отталкивание от Средневековья, мрачного, нетерпимого, свирепого, скучного. Оно именно такое, как бы ни обеляли и не романтизировали его потом. За доказательствами не надо далеко ходить: натур и нравов того времени ещё хватает и среди нас.

Почему же почти неотразимое обаяние, а не просто неотразимое? Потому что не всякий мыслитель всегда отдаёт себе отчёт, на какие общественные устройства распространяется его добродушие. Одно дело — сказать, что Китай, эмираты или там Россия есть традиционные коллективистские общества, и другое — в порядке расшифровки — что человек там был, есть и будет ноль без палочки. Не всегда можно различить, где кончается западная терпимость и начинается пофигизм или снисходительность к дикарям: это, мол, их жизнь, их монастырь, в который не следует забираться со своим западным уставом. Для человека, которому выпало маяться в коллективистском обществе, — что самое противное в шибко умных разговорах о культурно-исторических типах, столкновениях цивилизаций, непроницаемости культур и пр.? Его лишают надежды. Ему дают понять, что западной жизни на родине никогда не вкусит ни он, ни его потомок. И вдвойне противно, когда какой-нибудь последователь Тойнби, попыхивая трубкой на Лазурном берегу, порицает Запад, то есть себя, за навязывание остальным частям света своих понятий и порядков. Ведь житель России или Украины, он-то знает, что никто ничего ему не навязывает — он сам навязывается. Он сам стремится подражать более человечной, а значит и более эффективной жизни. Эффективность — ключевое слово. Неумолимое, роковое слово. Как только оно всплывает, сразу становится наглядной вся неправда речей о равноценности культурных типов… Рассуждая по-божески, равноценна только человеческая жизнь в таких разных культурах, как евроатлантическая и, скажем, арабская или русско-советская. Но говорить о равноценности самих культур — лицемерие. Это понимал не кто иной, как Ленин, бесстрашно заявивший, что в конечном счёте победит тот общественный строй, который покажет более высокую производительность труда. Он, правда, не допускал, что продуктивнее всех и во всех отношениях окажется демократический капитализм. До сих пор не стало общим местом понимание того, что именно она, производительность труда, есть главный показатель в глазах рядового человека любой культуры, от перса до украинца. Это в природе двуногого — тянуться к продуктам более высокой цивилизации. Компьютер скоро будет в мочке каждого человеческого уха на планете.