Сказка звонаря

— Слышали, что Верховная Рада учудила, нет? Приняла закон о печатях. Теперь будут давать не паспорт, а особую карточку, и главное — печать, и по этой печати — уничтожать. Эту печать будет ловить по Интернету Золотой миллиард — это такой компьютер у мирового правительства. Больше миллиарда денег у них не нашлось, но и этого хватит, чтобы уничтожить по печатям всех православных, сам читал. И было два журналиста, они писали о мировом правительстве, и на каждом была поставлена печать, и одного по этой печати уничтожили примерно сегодня — навели лазер, а другого — через неделю, и обоих не стало, да, вот так вот.

— Хорошо, Иван Иванович. Всё ясно. Завтракал-то сегодня чем? — Хлебца поел, водичкой с сахарком запил, да. Печать — вот что главное. Печать будут ставить каждому, но она будет невидима. Ты её не видишь, я её не вижу, а Золотой миллиард… — Тот видит? — Видит, гад! Видит. Вот же в чём дело. Будет уничтожение православных. — И патриарха Кирилла? — И патриарха, и патриарха, Анатолий Иванович. И патриарха! Золотой миллиард пощады нам не даст. — Но лично вы же не пойдёте менять свой паспорт на эту карточку? — Это дураком надо быть. — А они, значит, пойдут? — Вот этого я вам не скажу, а только не спасётся никто. Вообще, их, мировое правительство, всё на Земле устраивает — не устраивают только мы, православные, и патриарх Кирилл. Социолог, послушав, лишний раз убедится, что казённое русское православие переживает не лучшие времена. Оно в глубокой тревоге, его терзают обиды и дурные предчувствия, оно в межеумочном положении: западное христианство к нему равнодушно, мусульманство, с которым оно заигрывает, поглядывает на него с тихим и жестоким восточным презрением, власть вытирает об него ноги, ряды прихожан редеют и темнеют. Сказка сельского звонаря улавливает все эти явления, особенно же — последнее. Невидимая и несмываемая печать мира сего — на каждом. Но не зря поэзией жизни назвал когда-то суеверия один великий поэт и тайный материалист. Казалось бы, ввиду скорой неминуемой погибели, не только собственной, но и патриарха, не говоря уже обо всём русском православном мире, мой друг звонарь должен был бы предаваться сугубой скорби. Но нет, тяжкое знание ближайшего будущего не клонит его к земле, не туманит взор, ничего не меняет в планах: сейчас он вскочит на велосипед и, быстро вращая педали, с развевающейся белой бородой и чёрными полами самодельной ряски, помчится домой. Там он часок-другой поспит, потом задаст корм козе, приготовит и себе, благословясь, глазунью на сале. Вот что значит поэт. Для него сказка — сама по себе, а жизнь — сама по себе. Он обливается слезами, пока идёт стих. А прошёл — и принимаемся за починку сарайчика. Забыл спросить его, что будет с православными Киевского патриархата.