Казачий след

Полезно время от времени напомнить себе что-то общеизвестное. Не оставаясь в долгу перед басурманами, запорожцы не щадили ни старого, ни малого. При этом отличались большой набожностью. В защите православных земель, освобождении угнанных единоверцев и наказании недругов Христа был смысл казачества, если не считать грабежа. И, конечно, пьянства. Всё свободное от войны время — гульба. Не молитва, при всей богобоязненности, а гульба, гульба, гульба.

Сечь принимала любого и каждого, от англичанина до эфиопа, но с условием говорить на языке большинства — украинском. Это было одно из пяти условий — всего пяти! Хроническим был кадровый голод. Не хватало личного состава, рабочих рук, короткой была скамейка запасной старшины. Казарменная жизнь, поход за походом, суровые нравы. «Упав козак та й лежить./ Ніхто його не питає, що в нього болить», — напел когда-то автору Александр Мороз, сказав, что этой песни не знает никто из его противников-националистов. Всех зазывали, расхваливая свободу, товарищество, добычу, и однако же ты мог в любой момент уйти без всяких объяснений и препятствий. Так же — и вернуться. Жестоко карали за содомию. Видимо, это было явление, против которого умеренные средства не действовали. Гея прикрепляли к позорному столбу и били киями, обычно до смерти. Старшина избиралась на год. Выборы проводились в январе, участвовало всё войско. Прения длились сутками, заканчивались, бывало, кровавыми побоищами партий. Запорожцы столько же воевали с басурманами, сколько и общались с ними. Само слово «казаки» взято у них. Туда-сюда постоянно сновали послы и гонцы. Обменивались угнанными. Когда не хватало ясыря для обмена (ясырем назывался живой товар), выкупали его или выкрадали. Мысль о единоверцах в басурманских руках жгла запорожца. Однажды атаман Сирко отбил у крымчаков семь тысяч христианских невольников. По приведении их в Сечь пало ему в голову дать им свободу выбора. Четыре тысячи решили идти дальше на север, в Украину, остальные захотели вернуться назад, пусть и в неволю, но уже привычную, к оставленным хозяйствам. Сирко долго провожал их взглядом с кургана. Потом послал молодых казаков изрубить всех до единого, по исполнении чего произнёс речь над трупами: я, мол, уберёг вас, неразумных, от ада, которого вам не миновать бы за измену вере предков. У них не было постоянных друзей, только интересы, среди которых на первом месте нередко оказывалось выживание. Поэтому не было у них врага, который не побывал бы союзником, и не было союзника, который не побывал бы врагом. Польским ли королём, русским ли царём были довольны, пока он им платил, посылал припасы и подмогу. Переписка с Москвой — нескончаемый обмен упрёками и торг, торг, торг. Взаимный шпионаж, двойные и тройные агенты, разводки — всё, как и сейчас. Москва часто проявляла самоуверенную доверчивость, лишь бы ей льстили, Сечь — кучмовскую хитрость и актёрство. Сам Станиславский сказал бы, глядя на какого-нибудь Головатого, стелющегося перед Екатериной: «Верю!». Царь Пётр сумел навязать России представление о Мазепе-предателе, хотя по понятиям самой Сечи, там была заурядная попытка перемены внешнеполитического курса. Несмотря на две последние русско-чеченские войны, Кремль не додумался назвать чеченцев предателями. А Пётр — мазепинцев — сообразил, и это работает до сих пор. Запорожского войска было мало, какая-то пара дивизий в лучшие времена. Но если судить по казачьему следу в народной памяти, то можно подумать, что вся Украина была Сечью. Вот что значит нерутинный быт и культ свободы.