Пароль прежний

Маргарита Хемлин, один из крупнейших современных прозаиков России, как-то заметила, что украинский язык является полноценным действующим лицом украинской истории. В самом деле, трудно привести другой такой же сильный пример того, как язык сам по себе оказывается судьбоносным паролем для миллионов обычных людей в их периодических порывах к национально-государственному самоутверждению. Для англичан, скажем, их язык — просто инструмент, средство общения, жизни, что-то наподобие воздуха. То же и для русских. Говорить по-русски в порядке вызова родному, пусть и ненавистному, правительству им не доводилось.

М. Хемлин оканчивала знаменитый московский Литературный институт им. Горького по классу русско-украинского перевода. Украинский язык в её группе преподавал (было в совке и такое) человек исключительной скромности и высокой культуры: Иван Фёдорович Мовчан. Однажды он рассказал студентам о своей встрече с Рыльским. Мовчан узнал его в толпе, двигавшейся от Охотного ряда вверх к Пушкинской площади. Живой классик был навеселе. «Куди прямуєте, Максиме Тадейовичу?». — «До Пушкіна, — ответил Рыльский и добавил с лукавым смирением. — Далі Пушкіна Рильский не піде». В 1936 году появился его перевод «Евгения Онегина». Мій дядько чесний без догани, Коли не жартом занеміг, Небожа змусив до пошани І краще вигадать не міг... Переводы этого рода называют конгениальными — такими точными, какими их делает не только мастерство, но и родство душ автора и переводчика. Проверено: читая перевод Рыльского, люди плачут от восторга, умиления, от чего-то такого, что не могут объяснить. Я вам пишу — чи не доволі? Що можу вам іще сказать? Тепер, я знаю, в вашій волі Мене презирством покарать. Работа над этим переводом началась где-то после второго пребывания Рыльского за решёткой в качестве врага народа. Жить хотелось не только автору, но и языку, и трудно сказать, кому больше, и жить не только обычной, но и высшей жизнью. А как жить, если не дают?! Здесь ответ на недоумение, которое можно услышать и сейчас в Москве и Донецке (а впрочем, именно сейчас, и именно в Москве и Донецке…): зачем переводить то, что всякий грамотный читатель понимает без перевода? Можно предположить и важное сопутствующее побуждение поэта. Показать себе и людям: я, Максим Рыльский, 1895 г.р., украинец, из дворян, привлекавшийся, но оставленный в живых и на воле, могу всё, даже это! Я знаю все: образить вас Моя печальна таємниця. Яким презирством загориться Ваш погляд, гордий повсякчас! До совсем недавнего времени казалось, что украинскому языку больше не придётся становиться действующим лицом в драме возобновившейся исторической жизни Украины. Он, думалось, будет, по Сталину, своеобразным средством производства, а не паролем участников национального и политического сопротивления, всё новых и новых жертв режима. Но произошло то, что произошло. Общественно-политическая жизнь в Украине будет всё менее походить на то, что мы видим в других частях бывшего Советского Союза. Её будут всё более наглядно определять два обстоятельства. Первое: решимость правителей покончить, наконец, с украинством. Второе: решимость украинства уцелеть. Украинский язык, к тому же, стал языком демократии, прав человека, европейства, неприятия азиопства, путинизма и пр. — и это притом что украинский национализм изначально не был демократической идеологией. Отсюда — нарастающее взаимное ожесточение сторон. Борьба, естественно, завершится чьей-то победой, но чего не следует ждать от победителя, так это столь знакомого нам благодушия. Я вас люблю (пощо таїти?), Та з ким я стала до вінця — Зостанусь вірна до кінця.