Не остыли

За Мазепой числятся дела, которые до того смущают иных его поклонников, что они молятся: «Господи, сделай так, чтобы того, что было, не было». Но разве всё, что он делал, не оправдывалось целью? Целью была независимость страны. Ради таких свершений всегда употребляются любые средства, включая грязнейшее: войну. Если бы для деятелей вроде Мазепы цель не оправдывала средства, сегодня не было бы независимых стран. Всеми управляла бы какая-нибудь одна, и это не были бы США — ведь не было бы и их, возникших из бунта против законного лондонского правительства. Не было бы и России, созданной коварством московского улуса Золотой Орды.

Есть целые книги, где про Мазепу сказано всё, кроме того, чего он, собственно, хотел. Разве что вскользь заметят, что он жаждал вольностей и привилегий себе вместо блага — России. И всякий ли сообразит, что Мазепа и его окружение — это было правительство Украины, и что речь, стало быть, шла о свободе их государства? Сижу на уроке истории в сельской школе. Мазепа, говорит Мариванна (из «щирых» «регионалок»), был негодяй из негодяев, потому что хотел всегда оставаться с победителем, отчего и переметнулся к шведу, решив, что тот подчинит себе Москву. «Позвольте, — слышу загробный голос гетмана. —  Побеждённая Россия выпустила бы из рук Украину, не так ли? Украина стала бы трофеем шведа. И что, существовать на правах трофея ей было бы лучше, чем на правах шведского союзника, пусть и младшего?». Он, продолжает историчка, был не прочь вернуть Украину  Польше. «Да, —  отвечает он. — Главное было — увести Украину из России. В составе России у неё шансов не было. А в составе Польши были. Внутренне поляк был слабее России. Польшу раздирала междоусобица. Мы бы её усугубили. Потом, улучив момент, сказали бы «гуд-бай», как когда-то Богдан». «Вдумайтесь, дети! — призывает учительница. — Незадолго до Полтавской битвы этот подлец был готов  захватить Карла и выдать Петру в обмен на свои привилегии и под гарантии западных держав!». — «Было, — улыбается Мазепа раскрасневшейся молодке. — Ради украинской вольности и под надёжные гарантии я бы выдал не только Карла Петру, а собственную христианскую душу — дьяволу». — «Вы изменили Петру в самую трудную для него минуту! — пылает Мариванна. — Вы просчитались, но ведь у русских действительно всё висело на волоске». — «Да, красавица. А что, надо было поднять знамя вольности на пике их могущества?». «Запишите, дети! — не сдаётся «регионалка». — Пётр напрягал последние силы для сохранения России. Её теснили отовсюду. Вопрос стоял так: быть  или не быть? И в этот момент гетман Украины…». Мазепа: «Да, ребята, да, милые мои потомки, именно в этот момент! В отношении Украины-то вопрос тоже стоял так: быть или не быть. Россия к тому времени фактически упразднила нашу независимость. Полное растворение Украины в России было делом времени. У Петра был свой интерес, великий и законный. У меня  был свой — тоже великий и законный. Вот русский поэт потом и вложил в мои уста святые слова: «И Пётр, и я — мы оба правы». Урок закончен. Дети так и не усвоили главного. Россия не могла длить украинские вольности, а Украина не могла сдать их без боя. Это и есть правда. Что мешает поместить её в российские и украинские учебники, назвать эту страницу трагедией  и успокоиться? Мешает продолжающаяся Полтавская битва… Во всяком случае, стороны ещё не остыли от неё. Точка будет поставлена, когда Мариванна, проходя пушкинскую «Полтаву», сообщит своим старшеклассникам, что с дочкой Кочубея у Мазепы ничего не было. «Отказавшись от влюблённой в него девушки, гетман, дети, оставил нам пример хорошего поведения».