Война после войны

В канун 9 Мая был опубликован занятный документ, появившийся из недр "Единой России". Он причудливым образом сочетает в себе ультиматум соседям и констатацию возвращения к советской трактовке событий

Второй мировой войны

Проект Федерального закона "О противодействии реабилитации в новых независимых государствах на территории бывшего Союза ССР нацизма, нацистских преступников и их пособников" является юридическим документом лишь в ограниченной мере. Главная его функция — политическая. Это своего рода манифест, которым Москва заявляет свои права на идеологический контроль над постсоветским пространством, прежде всего его европейской частью — Украиной и странами Балтии. Дело отнюдь не в попытках реабилитации нацизма в бывших союзных республиках, как гласит название закона. Москва ясно дает понять, что не потерпит плюрализма в отношении истории Второй мировой войны.

Миф о Великой Отечественной войне являлся одним из основополагающих для советской мифологии. И, пожалуй, самым успешным. Ни одна из консолидирующих мифологем, созданных за годы существования СССР, в отличие от мифологемы Победы, не имела государствообразующего значения — хотя бы потому, что не была всеобъемлющей. Кроме того, классовая борьба, интернационализм и коммунизм в основе своей являются антигосударственными.

Официальное празднование Дня Победы, хоть и было спущено сверху, воспринималось подавляющей частью населения СССР не только с пониманием, но и — что значительно важнее — с одобрением. При этом отношение к войне было одним из главных критериев самоидентификации члена советского общества — национальные и мировоззренческие различия отходили на второй план. Мифологема Великой Отечественной оказалась столь сильна, что успешно пережила Советский Союз и до сих пор является единственным идеологическим клеем для бывшего советского пространства. Отказ от нее неминуемо поставит крест на любых проектах его реконсолидации. И именно этому хотят помешать авторы закона "О противодействии реабилитации...". Кремль беспокоит разрушение единого идеологического поля, в рамках которого СССР еще продолжает существовать и которое по-прежнему жестко контролируется Москвой.

Российские законотворцы выступают отнюдь не против реабилитации нацистов на постсоветском пространстве — таких прецедентов попросту нет. Истинная цель их инициативы — консервация дихотомии в отношении Восточного фронта Второй мировой: все, что не красное, объявляется коричневым. Так, согласно закону, под определение "пособник нацизма" подпадает все население оккупированных территорий (а с учетом направленности закона вовне, понятно, каких именно), поскольку вольно или невольно сотрудничало с оккупантами. Но ведь очевидно, что жить на оккупированной территории и никак не контактировать с оккупационными властями невозможно. Впрочем, исключение есть — пособниками нацизма не считаются те, кто помогал советским подпольщикам, партизанам и РККА. Вот так сочувствовавших, к примеру, польской Армии Крайовой, которая также сражалась с немцами, и — тем более — помогавших УПА приравняли к гитлеровцам.

Но если экс-друзьям по соцлагерю не возбраняется пересматривать историю, то бывшим советским — зась. Дело здесь вот в чем. Официальное признание, что Великая Отечественная отнюдь не ограничивалась противостоянием Москвы и Берлина, фактически станет признанием "новых" наций на самоопределение, а допустить этого Россия не может. Хотя невозможно списывать со счетов фактор третьей силы — антибольшевистских (в том числе и национальных) повстанческих движений и вооруженных формирований, которые сотрудничали с немцами исходя из принципа "враг моего врага — мой друг". Интересно, что в западной историографии давно существует термин co-belligirent ("совраг"). Он относится к тем, кто так или иначе поддерживая Германию, но не будучи ее союзником в полной мере (в отличие от Италии и Японии), вступая в войну, имел совсем иные цели. Румынии была нужна Бессарабия, Венгрии — Трансильвания, Словакии — захваченные Польшей и Венгрией территории, Финляндии — возврат к границам 1939 года. Никто из них не мечтал о мировом господстве. Тем более не мечтали о нем антисоветские национальные движения.

Третья сила была и в самой России. Ни в войну 1812 года, ни в Первую мировую — обе Отечественные — русских формирований во вражеских армиях не было. В третью Отечественную — Великую — на стороне Германии оказалось, по разным оценкам, до 1,5–2 млн. советских граждан, значительную часть которых составляли русские. А ведь были еще и белоэмигранты. Война гражданская — в нынешней России такое же непопулярное измерение Великой Отечественной, как и в СССР. И это не случайно — ведь после короткой второй оттепели горбачевско-ельцинских времен Москва вновь взяла курс на ресталинизацию. Сама концепция, что Россия окружена врагами, понимающими лишь язык силы, — оттуда. Война с родиной Сталина парадоксальным образом стала пиковым ее проявлением.

Но даже если опустить эту непрямую, в общем, ассоциацию, бренд "Сталин" стал одним из самых популярных в российском информационном пространстве. Его раскручивают СМИ — даже если забыть о лавине публикаций, оправдывающих действия советского руководства накануне и во время войны, в журналистском языке оборот "человек сталинской закалки" неизменно фигурирует в позитивном смысле. На телевидении эта раскрутка еще сильнее — в минувшем году Иосиф Сталин по результатам интернет-голосования занял третье место в телевизионном проекте "Имя — Россия". В ходе голосования Сталин лидировал с большим отрывом, однако затем организаторы обвинили в его продвижении спамеров и обнулили счетчик вождя. Кино вообще превратилось в смесь агитпропа и голливудщины, как правило, в ущерб исторической правде. Дошло даже до того, что в православных храмах начали выставлять иконы с изображением Сталина — пусть и в инициативном порядке.

Школа тоже не отстает. Репрезентованный в прошлом году в качестве базового и запрещенный для критики учебник под редакцией Александра Филиппова, по сути, является апологией сталинизма. Вождь всех времен и народов там называется "великим политическим менеджером", террор (который советскими историками попросту замалчивался или подавался как перегиб партийной линии) предстает как "прагматичный инструмент решения народно-хозяйственных задач", Катынь — справедливое возмездие полякам за поражение в войне 1920 года, аннексия Бессарабии и оккупация Прибалтики мотивируются тем, что ранее они входили в состав Российской империи. По словам авторов, "основное внимание учащихся предполагается сконцентрировать на объяснении мотивов и логики действий власти". То есть прояснить цели и оправдать средства.

В этом контексте думская инициатива имеет четкую внутреннюю направленность: защитить сталинизм от либеральных нападок. Формулировки, которые присутствуют в тексте закона, позволяют реабилитацией нацизма и оправданием нацистских преступников считать все что угодно, в зависимости от того, как то или иное явление будет квалифицировано трибуналом, создание которого предусмотрено документом. Подсудным делом может оказаться и изучение пакта Молотова — Риббентропа, и обсуждение Голодомора, депортаций и репрессий, проводимых НКВД и МГБ.

Свою юридическую преемственность от власти советской нынешняя российская власть подкрепляет идеологически. Под бравурные заявления о России, восстающей из пепла, Кремль осуществляет проект модернизации сталинизма. Правда, место коммунизма в этом проекте занимает национализм. Но Россия крепко застряла на стадии донациональной державы, и ее полиэтничность является серьезным препятствием для его внедрения. Кроме того, такая подмена ведет к сбоям в идентификации самой власти. Внутри страны идет яростная антикоммунистическая кампания, но при этом Россия не подписывает резолюцию Европарламента, осуждающую коммунизм наравне с нацизмом (соответственно, замалчивается, что День памяти жертв тоталитарных режимов — 23 августа, то есть дата подписания пакта Молотова — Риббентропа). Триколор над Кремлем мирно уживается с восстановленным сталинским гимном. Звезды на крыльях самолетов ВВС становятся трехцветными. Восстанавливается памятник Дзержинскому на Петровке, Николаю ІІ отказывают в реабилитации, а Солженицыну оказывают официальные почести. Президент поздравляет всех с Пасхой. Едва ли не единственная область, где все эти противоречия снимаются, — это мифология. В особенности — миф о Великой Отечественной (яркий пример — священник, ставший войсковым капелланом в фильме "Штрафбат"). И именно этот миф вновь становится государствообразующим.

Все бы ничего, но проблема заключается в том, что когда мифу — то есть системе мировоззрения — требуется юридическая защита, это свидетельствует о его слабости. Вспомним хотя бы принятый Верховной Радой Закон "О Голодоморе 1932–1933 годов в Украине", а ведь армяне без всяких законов помнят о своем геноциде и не дают забыть о нем миру. Самое неприятное здесь то, что за все годы независимости Украина не сгенерировала, не вспомнила и не синтезировала ни одного успешного исторического мифа. Украинская нация есть, украинское государство есть, но объединяющей идеи — нет. Гуманизация Тараса Шевченко — иконы украинства, — какую бы форму она ни принимала, безусловно, позитивна. Но красный угол оказался пуст, и это опять же безусловная угроза государственности.

В зависимости от политических пристрастий нашего политбомонда даже казацкий миф, который раньше ассоциировался с походами на Царьград и Каффу, сейчас "переориентировался" на Полтаву и Конотоп. Ситуация в отношении Второй мировой войны еще хуже. Борьба двух мифов, которые можно условно назвать "повстанческим" и "освободительным", нельзя объяснять лишь исторической географией. Нынешние дебаты являются продолжением украинской гражданской войны, которая стала неотъемлемой частью и "визвольних змагань" 1917–1921 годов, и Восточного фронта Второй мировой. Причем обе стороны добиваются полной победы. Точнее, полной пирровой победы, поскольку скорое и безусловное принятие любого из них станет навязыванием, равносильным проигрышу. Между тем примирение в гражданской войне предусматривает обязательный компромисс.

К примеру, отрицать вклад Степана Бандеры в дело украинской государственности бессмысленно — ведь советский агент убил его за то же, за что нацисты заключили в Заксенхаузен. Но так же бессмысленно отрицать, что он возглавлял отнюдь не демократическую партию вождистского типа. УПА, безусловно, боролась за независимость Украины, но на ее репутации тоже есть пятна — вспомнить хотя бы Волынскую резню 1943 года. В то же время пора перестать муссировать сплетню о "двух крестах Шухевича": немецкая наградная система исключала повторное представление к той же награде, а списки кавалеров Железного креста всех классов достаточно полны, но доказательства почему-то не представлены.

С дивизией "Галичина" тоже все далеко не однозначно: сформированная немцами, она рассматривалась как оперативный резерв той же УПА. Нюрнбергский трибунал поставил вне закона организацию SS и все аффилированные с ней структуры, но в то же время не стоит забывать о том, что советская пропаганда сделала служащих "Галичины" едва ли не большими карателями, чем солдат "Мертвой головы".

Требование консервации советского мифа о войне, которой добивается ряд партий, несет сиюминутную политическую выгоду как с точки зрения электоральной поддержки, так и в отношениях с Россией. Однако этим ее позитив и ограничивается. Такое единое мифологическое пространство само по себе будет исключать любой диалог на равных: Москва будет воспринимать как проявление нелояльности не только "больные" вопросы о Голодоморе, депортации крымских татар и операции "Висла", но и такие на первый взгляд нейтральные темы, как цена ОБЩЕЙ победы.

В самой же Украине такая консервация еще более опасна. Не только потому, что Красная Армия далеко не всегда была освободительницей. Советская мифологема о войне — это оправдание сталинизма, признание "хорошим" одного из двух страшнейших тоталитарных режимов в истории лишь на том основании, что он "наш". Вынужденная конкуренция этой мифологемы с "повстанческой" — признак демократизации в головах, которая в конечном итоге работает на благо будущего страны. При условии, что ни одна из этих мифологем в нынешнем виде не превратится в юридически защищенную догму.