Что будет с лесом?

В этих играх Лозинский наверняка был атаманом: умел настоять на своём, не упустить чужого.

Легко представить, во что превратилась его жизнь, когда были улажены формальности с получением леса. До этого предвкушал одни удовольствия: как уберёт подрост, расставит кормушки для зверя, как будет устраивать охоты с уважаемыми и нужными людьми — с прокурором, начальником милиции, областными и столичными олигархами, как будет сиживать с ними на оборудованной поляне, и никому: ни шофёру, ни повару, ни охраннику не надо будет напоминать, что по завершении мероприятия на земле не должно остаться ни соринки.

Теперь же, после подписания всех бумаг, лес стал источником не только радости, но и тревоги. Куда бы ни поехал, ни пошёл, все мысли о нём, о лесе: как он там без меня? Я здесь, в Киеве, в этой Верховной Раде, будь она неладна, слушаю Чечетова да Шуфрича, а в это время кто-то шляется по моему лесу, присел под кустом, спустил штаны, скотина, словно специально принёс своё дерьмо сюда, не выложил на дворе! Закроешь глаза (потому что на трибуне уже Богословская со своей косой, которую, это уже очевидно, доносит до пенсии) и видишь, как кто-то рубит ёлку или погнался за косулей, или расселись под дубом какие-то отпускники, а там дальше — молодёжь, съехавшаяся сюда на выходные, кажется, со всех городов света. Нажрутся, намусорят, того и гляди пожар устроят.

Когда вырывался, наконец, из Киева, не было другой заботы, как воспитывать народ. Способы воспитания? Говоришь понятным языком: мой лес, а он, голытьба, отвечает: а мой где? Твой — нигде, до твоего ты не дорос. Понятно, что в таком разговоре одних слов мало. И всегда было мало. Указ царя Петра не от хорошей жизни гулял, как бич, по империи: за костёр ближе трёх сажень от дерева рвать ноздри. А где ноздри, там иной раз и голова. Случай, когда очередной сеанс воспитательной работы привёл к смертельному исходу, был, можно сказать, предопределён всей историей трудного сосуществования леса и человека.

Ясно, что теперь Лозинский долго никого в своём лесу не остановит, не сделает и малого замечания. Но что будет в таком случае с лесом?

Минувшим воскресеньем пришлось побывать в пока общедоступном лесу, что между речкой Козинкой и Киевским морем. На полянах под дубами отдыхали трудящиеся. Как они это делали! Что оставалось после них! Невольно подумалось: Лозинского на вас нет!

От такого раздвоения чувств можно сойти с ума, и, бывало, сходили.

Вопрос великой метафизики: что произойдёт раньше — обуздание Лозинских или превращение тружеников городов и сёл в законопослушных и чистоплотных граждан? Надо набраться мужества и признать, что второе труднее. Многие двуногие ещё просто не выделили себя из природы. Они пребывают в дикарском ощущении своего единства с нею. Что отсюда следует? Отсюда следует, между прочим, что их, по совести, ещё нельзя ни осуждать, ни, тем более, наказывать. Принципиальная безнаказанность животного. Кошку, собаку, лошадь, их не наказывают — их дрессируют.

В общем, страшно подумать, что будет, если все Лозинские в результате суровой, всем миром, дрессировки превратятся в ангелов с крылышками, а народ останется прежним. И если бы только украинский… Приехал, помню, первый раз в Париж, попёрся в Булонский лес. Как же: знакомое по классике название! Под ногами не листья шуршали — чавкала использованная резина. Я был с девушкой. Поскальзываясь, она материлась по-французски. Между деревьев бродили мужские пары. Теперь подумал бы: Лозинского на вас нету!