О борьбе за маленького человека

Председатель правления Украинского Хельсинкского союза по правам человека Евгений Захаров задумчиво постукивает по столу костяшками пальцев. Он коренной харьковчанин, в соседней области идет война, но Захаров долго подбирает слова, чтобы как-то назвать тех, против кого брошены силы АТО на востоке страны. Кажется, никто не услышит правозащитников, когда диалог ведут снайперы, а не дипломаты. Но для них это не повод снижать активность. Захаров помнит истории побед, которые тоже когда-то казались делом безнадежным.

Во время военных действий сложно говорить о правах человека…

Правозащитные организации апеллируют к государству, поскольку государство хоть и нарушитель прав человека, но оно и защитник прав человека. В Донбассе и апеллировать-то не к кому. Те отдельные успехи, которые были, например освобождение заложников, — это все достигается (Захаров на секунду замялся. — Ред.) фактически через Россию. То есть нужно выстраивать цепочку действий, которая в итоге приведет к тому, что кто-то в России, позвонит Стрелкову или Пономареву и скажет: такого-то отпустить.

Война войной, но другие проблемы тоже остались. Я сегодня получил четыре звонка из мест лишения свободы о произволе в отношении осужденных.

Вы были одним из инициаторов создания украинско-российской рабочей группы, которая мониторила бы соблюдение прав человека на востоке страны и могла бы выработать рекомендации для прекращения противостояния. Насколько эффективной может быть такая группа?

Мы подготовили обращения к украинскому омбудсмену Валерии Лутковской, российскому омбудсмену Элле Памфиловой и к Совету по правам человека и развитию гражданского общества при президенте РФ. Кстати, часть наших коллег и друзей входят в этот совет, хотя ситуация у них странная: с одной стороны, они в совете при президенте, с другой — их объявляют иностранными агентами… И Лутковская и Панфилова поддержали это обращение. Правда, Элла Александровна добавила, что ее удивляет, что украинско-российские правозащитники демонстрируют односторонний подход, пишут только об одной стороне и вскользь указывают на нарушения украинских силовиков в отношении задержанных. А где, мол, заявления их правозащитников об обстреле жилых кварталов, о гуманитарной катастрофе в этом регионе и о вине в этом украинских силовиков. Из чего я делаю вывод, что Элла Александровна не владеет информацией в полной мере.

Следит ли кто-нибудь за тем, в каких условиях содержатся люди, задержанные украинскими силовиками?

Насколько мне известно, они содержатся в нормальных условиях. Не в худших, чем все остальные задержанные.

СОРЕВНОВАТЕЛЬНОСТЬ УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА

Одним из главных запросов общества к построению новой страны является кардинальное реформирование системы, которую многим гражданам после всего, что было, сложно назвать правоохранительной. Лозунг "милиция с народом" отмечает десятилетний юбилей, но кажется, все эти годы милиция шагала в обратном направлении. Евгений Захаров верит, что сближение возможно — ведь остались еще правоохранители, для которых важна честь мундира. И главное — Захаров знает, как этого сближения достичь.

Евгений Ефимович, после событий на Майдане можно ли поднять доверие к украинской милиции?

Можно, но для этого необходимо кардинально ее реформировать и значительно изменить кадровый состав. Процессы начались, но система очень успешно им сопротивляется. Если так будет продолжаться дальше, перспективы реформ в милиции не очень хорошие. Нужны более решительные действия. Хотя я понимаю, что трудно реформировать милицию в условиях военного противостояния.

А где брать кадры?

За два месяца в комиссии по кадровым назначениям в МВД я многое увидел. Найти людей на замену трудно, но это возможно.

Безусловно, нужно заменить значительную часть руководящего состава милиции. Внутри милиции все хорошо известно — кто каков и чего стоит. Есть такое понятие — честный мент. Такие люди остались. Они не всегда работают: кто-то был вынужден уйти в отставку, на пенсию, но они могли бы и вернуться. Кстати, в некоторых областных управлениях именно такие назначения и сделаны: вернули людей, которые не работали в милиции уже давно, но о которых хорошо известно, что они не были причастны ни к чему дурному. Второй резерв: дать шанс талантливой молодежи, активнее продвигать ее по службе. И наконец, идентифицировать тех сотрудников милиции, кто сегодня мог бы руководить. Тут три требования: порядочность, патриотизм и профессионализм.

Но это все не будет стоить и ломаного гроша, если при этом не будет реформироваться вся система МВД. Если не будет изменена система оценки министерства, если общественность не будет привлечена к расследованиям незаконных действий милиционеров, если милиция не станет гораздо более открытой. Если милиция не будет сокращена за счет того, что целые подразделения переведут в другие органы власти, поскольку они выполняют совершенно не присущие МВД функции. Зачем милиции УДО? Охрану может взять на себя рынок. Почему миграционная служба под МВД? Она должна быть в Министерстве юстиции.

Два года назад приняли новый Уголовно-процессуальный кодекс Украины, признание вины не является доказательством, почему же пытки в милиции продолжаются?

Они не могут работать иначе. Действует инерция. Способы пыток уже много лет передаются из поколения в поколение. Раньше обвинительное заключение без явки с повинной вообще не годилось, это был недостаток.

За последний год все сильно поменялось. Технологии опережают право. Сейчас преступления расследуются через исследования трафика мобильных операторов связи. Количество заявок на получение информации от мобильных операторов превышает возможности эту информацию хранить достаточно долго и в достаточном количестве. В январе 2013 года, когда это все началось по-серьезному, было 160 тысяч заявок на получение такой информации. 160 тысяч! Причем часть этой информации можно получить без санкции суда. Сейчас оперативник изучает, кто был на месте преступления, и сравнивает со своими базами. Именно потому, что есть такие способы, очень часто непонятно, почему преступления не раскрывают.

Получается, если не будет пыток, то и раскрываемость сократится?

Это правда. Раскрываемость в странах ЕС — в районе 30–35%. Но следует честно сказать, что 90-процентная раскрываемость, которую требовали раньше, просто невозможна. Опять-таки, говорят, что это отменено, что этого показателя нет, но справка с ним подается. Когда происходит нечто из ряда вон выходящее, начальство требует быстрого раскрытия преступлений, вот тут начинается безобразие. Быстро такие вещи сделать нельзя, и ищут, кого бы назначить преступником. Но нужно реформировать не только милицию, а вообще всю систему криминальной юстиции, в том числе уголовное правосудие.

За последние годы процент оправдательных судебных приговоров поднялся выше уровня статистической погрешности?

Не поднялся. Хотя были искусственные попытки повысить число оправдательных приговоров, очень смешные. Янукович сказал, что нужно поднять их до 10%. Потом мне передали слух, что судьям сказали: они могут и должны оправдывать людей, если нет доказательств совершения преступления. Но одновременно прокуроры по своей вертикали спустили указания, что тот прокурор, чье обвинительное заключение приведет к оправданию обвиняемого, будет уволен. Понимаете? Такая у нас соревновательность уголовного процесса. Прокуроры стали договариваться с судьями, как сделать так, чтобы все были довольны. В итоге, когда видели, что дела нет, давали меньше меньшего по той санкции, которая в этой статье предусмотрена.

Оправдательные приговоры выносят уверенные в себе судьи, которые не боятся ничего. Такие все-таки есть. Многих я знаю лично. В каждом суде есть разные люди: те, которые готовы исполнить заказ, и есть судьи, которые этого не сделают ни при какой погоде. И председатель суда прекрасно знает, кто у него работает. Представление, что дела распределяются с помощью случайно выборки, глубоко ошибочное. В случаях, когда нужно принять требуемое сверху решение, делают так, что будет судья, который его примет.

Я знаю совершенно скучную историю, когда по одному обвинению судьи пять раз выносили оправдательный приговор. Пять раз! Но прокуратура не соглашалась, она хотела человека посадить и упорно возвращала дело. Это было сравнительно недавно в Александрии Кировоградской области.

И чем все завершилось?

Срок давности по данному делу истек, и его просто перестали рассматривать. Дело закрыли, но человека так и не оправдали. А ведь оправдывали пять разных судей.

ЗАРАЗНАЯ АГРЕССИЯ

Евгений Захаров говорит размеренно, и складывается впечатление, что перед тобой просто усталый человек. Но это впечатление ошибочно. Природа защиты прав человека в нашей стране такова, что этот процесс движется черепашьими темпами. И характер правозащитника не диссонирует с таким темпом. Правозащитники ведут счет не на месяцы, а на годы, порой на десятилетия. И стареют вместе со своими подопечными. Время сыграло злую шутку и с Захаровым — он дважды пытался стать уполномоченным Верховной Рады по правам человека и дважды проигрывал провластным выдвиженцам. Третьего раза, скорее всего, не будет: в 2017 году, когда закончится срок полномочий Валерии Лутковской, Захарову исполнится шестьдесят пять.

Не напоминает ли работа правозащитников попытку разрушить стену голыми руками?

В начале 90-х я сам говорил, что защищать права человека у нас — это черпать дырявой ложкой море. Но появились механизмы, позволяющие в конечном счете добиться успеха. Другое дело, что это может длиться годами. Я могу рассказать сотни историй, когда удалось добиться восстановления прав человека, получения значительной компенсации. Знаю случаи, когда люди, лишенные свободы в результате несправедливого приговора, были освобождены и получили компенсацию от государства. Знаю случай, когда ребенок, которого заразили СПИДом в больнице во время родов, получил колоссальную компенсацию — но эта история длилась 18 лет!

Вот этот УПК нам стоил двенадцатигодичных усилий. История о том, как это происходило, будет читаться как детектив. В начале двухтысячных годов нам удалось пять раз отправить проект УПК, который фактически повторял старый УПК, на полную переработку для представления на второе чтение. Сейчас действует система бесплатной правовой помощи. Мы начали заниматься этим в 1999 году, а заработала она с первого января 2013 года. Вопросом декриминализации клеветы мы занимались лет восемь, наверное. Добивались того, чтобы пытка стала уголовным преступлением, очень много лет. Все эти вещи требуют огромных усилий, огромных затрат времени и энергии.

За время правозащитной деятельности не оказывалось ли на вас давление?

По большому счету нет. Видите ли, я никогда не занимался политикой в узком смысле этого слова. Сколько бы меня за уши ни тянули на подобные вещи или предлагали стать госслужащим высокого уровня — я всегда отказывался. Единственное, на что я соглашался, — это быть омбудсменом, если бы меня избрали.

Для меня главное — уменьшить уровень насилия, который поднялся в обществе. Сегодня прощается что-то из того, что раньше не прощалось. У нас, к сожалению, многие заразились российской болезнью: агрессивностью, нетерпимостью, отсутствием милосердия. Это то, что тревожит меня больше всего. Это то, что нужно у нас изжить.

Читайте Comments.ua в Google News