Анатолий Стреляный
писатель
Знаете, как в моём селе встретили весть (мною и моими друзьями долгожданную) о смерти Брежнева? «Он нас хлебом накормил», — это я услышал собственными ушами, и не только от матери. Брежнев сидел в Кремле два десятка лет, пришёл туда в конце бесконечного исторического периода, когда людям не хватало, подчас катастрофически, обыкновенного хлеба.
«Американским хлебом он вас, дураки, накормил! — кричал я. — Без американцев вы бы голодали в своих колхозах, как привыкли!». «Не плети, — отвечала мать. — Не плети, а то посадят и знать не будешь, за что. Пить надо меньше». Я и правда — перебрал от злости на свой мудрый народ: «Афганскую войну вы за ним не числите?». «А что — афганская война?» — «Сколько он там людей положил!» — «Так то ж афганцы!» — «А своих сколько?» — «Да сколько… Из нашего села только двоих убитыми привезли. Или даже одного. Другой где-то по пьянке влез».
Карамзин — об Иоанне Грозном: «Народ отвергнул или забыл название «мучитель», данное ему современниками… Добрая слава Иоанна пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими». Это были предания о приобретении Казани, Астрахани, Сибири — трёх царств монгольских. «История злопамятнее народа!» — заключает писатель-историк. Что верно, то верно. Много ли рассказывали наши кобзари о казацких зверствах? Есть, кажется, всего одна песня, бесконечно гнусная, да и та — от казацкого имени: о садистском — и притом, ради забавы — линчевании простодушной крестьянской девушки. «Привязали Галю до сосны косою». Поют до сих пор, не вдумываясь, о чём, собственно, поют-разливаются.
Людишек не считали не только цари и гетманы, но и сами людишки. К ямам, в которые, как дрова, в 33-м сбрасывали умерших от голода, никто не подошёл до сих пор. Кладбище в центре села, возле сельсовета. Валы поросли кустарником, над ними никогда не было ни креста, ни хотя бы дрянного обелиска. Кресты, правда, до войны властью не одобрялись и на обычных могилах. Два раза повторять намёк не пришлось: Сидор Лукаш однажды спилил все, стоявшие с незапамятных времён, и целую зиму не знал мороки с топливом.
Русский народ не потому забыл жертвы Грозного, что отходчив. Украинский народ не потому забыл Голодомор, что бездушен. Дело в том, что до определённого исторического возраста любое население само смотрит на себя как на расходный материал для государства, для правителя, для неких смутных высших целей. Одна из них, совершенно не осознаваемая, но убийственно реальная — выживание общности, сохранение целого. Лес рубят — щепки летят. Отдельная статья — защита Отечества, то есть давно занятого и обжитого пространства, от других претендентов на него, изгнание успевших вторгнуться чужаков. Единицы идут в счёт после того, как 1) исчезают или далеко отодвигаются внешние угрозы, 2) решена задача физического выживания населения, обеспечения известного минимума общего благосостояния.
Иными словами, до представления о безусловной ценности человеческой жизни, о верховенстве личности каждый народ должен дорасти. Первыми дорастают наиболее просвещённые его сыны. Таким и был Карамзин с его меланхоличной мыслью об имперстве русских низов. Вдвойне таким был Шевченко с его яростным неприятием крепостничества и имперства. «Чурек і сакля — все твоє...».
В связи с этим разговором вопрос: что они за люди, те, в Украине, что недовольны оживлением памяти о Голодоморе? Натуры, как на подбор, малообразованные, грубые, это само собой. Главное — что это одна большая партия прошлого, ордынского неприятия европейскости, прав человека.
Новости партнеров