Дорогой Леонид Ильич

Для меня же и моих коллег по «Гастроному» на Крещатике, где я работал в это время грузчиком, это событие еще и неожиданно приобрело гротескный характер, вполне адекватно отражающий период «позднебрежневского» правления, получившего впоследствии название «застоя».

У половины бригады грузчиков, в которой я работал, было высшее образование, и пошли мы туда не из диссидентства, а просто потому, что не могли найти работу по специальности. Я, например, со своей записью во вгиковском дипломе «кинодраматург», после того, как на киностудии имени Довженко расформировали сценарную мастерскую, не смог устроиться ни в печатной прессе, ни на телевидении. У моих столь же молодых коллег с другими, хоть и не столь экзотическими, как у меня, дипломами, были аналогичные проблемы с трудоустройством. А вот в грузчики нас взяли.

Вторая же половина нашей бригады была, что называется, грузчиками старой закалки – мужиками в возрасте, которые могли и выпить во время работы и использовать ее преимущества, то есть торгануть, выйдя за пределы магазина, с небольшой наценкой дефицитными продуктами, например, мясным филе или полукопченой колбасой. (На прилавок эти продукты тоже попадали, но там их расхватывали за несколько минут счастливчики, оказавшиеся в эти минуты в магазине). Однажды одного из этой «старой гвардии», Васю, сотрудники ОБХСС («организация по борьбе с хищениями социалистической собственности», элитное подразделение тогдашней милиции), одетые в «гражданку», поймали за тем, как он отоваривал в близлежащем дворе приехавших в Киев на автобусе «продовольственных туристов» из провинции, в которой с продуктами было совсем плохо.

Поймали – и передали дирекции нашего магазина для «проработки». (Через месяц, уже при генсеке Андропове, Васе за такие дела грозили бы куда более серьезные кары). Собрали нашу грузчицкую бригаду на втором этаже «Гастронома» в красном уголке, открыли дверь в коридор (пахло от нас в середине рабочего дня , надо полагать, не очень приятно), директор «Гастронома» начала читать положенную нотацию – и вдруг мы все увидели через открытые двери, как идет по коридору, заливаясь слезами, заведующая одним из отделов. «Что случилось?» - испуганно спросила директор. И та, на секунду прекратив рыдания, выдавила из себя: «Брежнев умер».

И тут произошло самое неожиданное. Напарник Васи, грузчик столь же возрастной, как и он, но, в отличие от Васи, безупречно честный (хотя и тоже пьющий), встал со стула и, не давая директору продолжить обличительную речь, громко заявил: «Ну, теперь все грехи прощаются». Для меня, еще не забывшего к тому времени своей писательской профессии, эта фраза показалась просто-таки квинтэссенцией советской демагогии в ее народной интерпретации. Думаю, что и сам Брежнев, услышав ее, одобрил бы. Впрочем, директор «Гастронома» быстро пресекла попытку начала митинга, и свой выговор Вася получил.